них было авторитетное меньшинство — двое (Угланов и Александр Смирнов) против троих (Сталин, Молотов, Косиор). Что же касается Политбюро, то к голосам Бухарина, Рыкова и Томского, по расчетам правых, должны были присоединиться обещавшие им поддержку Калинин и Ворошилов; предполагалось, что Куйбышев и Рудзутак займут нейтральную позицию или проявят нерешительность. После этого им не составило бы большого труда разобраться с оставшимися — Сталиным и Молотовым. Главной целью было смещение генсека, о чем правые будут говорить не только в кулуарах, но и заявят публично. Было не все ясно относительно преемника. Коэн приходил к выводу: «Очевидно, на эту должность претендовал Томский, хотя, по логике вещей, кандидатом на нее мог быть и Угланов, активно добивавшийся смещения Сталина»[658].

Первым локальным сражением, как считал Молотов, стала полемика вокруг письма замнаркома финансов Моисея Фрумкина, направленного 15 июня в ПБ: экономическое положение страны сильно ухудшилось из-за зимней хлебозаготовительной кампании и зажима середняка. Авторами этой ошибки объявлялись члены сталинской команды, прежде всего Молотов. Здесь Фрумкин и привел его слова о середняках, якобы произнесенные на Урале. Замнаркома предлагал вернуться к решениям XIV и XV съездов, признать кулацкие хозяйства полезными еще на ряд лет, «не вести расширения колхозов в ударном и сверхударном порядке»[659]. Хотя нет свидетельств, что Фрумкин действовал с ведома Бухарина или Рыкова, у команды генсека не было ни тени сомнения, что это так. Молотов смеялся над самим предположением, что один из «коренников» бухаринской группировки мог пойти на столь ответственный и рискованный шаг по собственной инициативе.

Правые же, даже если они письмо не санкционировали, увидели в нем способ поставить перед Политбюро общий вопрос — о правильности реализуемой стратегии. Они предложили Сталину (и он с этим согласился) выработать на ПБ коллективный ответ Фрумкину. Однако генсек предпочел не пускать дело на самотек и подготовил проект ответа самостоятельно. В нем говорилось, что, следуя советам Фрумкина, невозможно было ликвидировать дефицит в 128 миллионов пудов хлеба до весеннего сева, в результате чего «мы имели бы теперь голод среди рабочих, голод в промышленных центрах, срыв нашего строительства, голод в Красной Армии». Да, извращения в хлебозаготовках надо искоренять, а с кулаками бороться экономическими методами. Однако «обвинять в этих извращениях т. Молотова или т. Кубяка, как делает это Фрумкин, и утверждать, что партия не ведет борьбы с подобными извращениями, — значит допускать величайшую несправедливость и впадать в непозволительную запальчивость»[660].

Маневр Сталина вызвал раздраженную реакцию правых. В итоге опросом ПБ 25 июня было принято нечто похожее на «порицание» генсека, ответ которого был признан «правильным, но неполным»[661]. Но в тот же день с осуждением письма Фрумкина выступил Молотов, которого никакие обещания не связывали. Он заявил, что «паника перед трудностями и потеря способности объективной оценки положения — плохие помощники в деле преодоления неизбежных затруднений на пути крепнущего пролетарского государства… Странные “цитаты” потребовались т. Фрумкину, однако не просто для нападок на меня, а явно для того, чтобы атаковать линию ЦК»[662].

При обсуждении проекта резолюции июльского пленума по хлебозаготовкам Бухарин зачитал 20 страниц текста и предложил на слух принять их в качестве решения. Тезисы критикуют, Молотов даже демонстративно хлопает дверью. Создается комиссия по их доработке, где большинство у сталинцев. Предложения Бухарина и Рыкова включаются в проект решения пленума. В итоге на пленум, где планируется решительный бой против сталинской группировки, правые идут без платформы. Всё, за что они хотели бороться, уже записано в проекте решения. Отсюда столь странное течение июльского пленума. В разгар, безусловно, острого внутрипартийного кризиса главные фигуры ограничились крайне расплывчатыми формулировками.

— В чрезвычайных мерах были свои плюсы и свои минусы, — говорил на пленуме Рыков. — Если бы их не применяли, мы имели бы еще худшее положение, потому что невыдача хлеба в рабочих центрах, ясное дело, вызвала бы еще большее осложнение в виде общего кризиса… Что плюсы чрезвычайных мер перевешивают минусы — это несомненно, но это не значит, что нельзя говорить об этих минусах…[663]

Пикировка Бухарина с Молотовым была хотя и симптоматичной, но мимолетной:

— Наша главная решающая задача — как вести наступление на кулака такими методами и так, чтобы от этого середняк не пострадал, — уверял Бухарин.

— Но налог все-таки середняк должен платить, а это составляет не менее чем три четверти всего налога, что немного его «задевает», — возразил Молотов.

— А кто же против этого спорит, что приходится задеть, но повышение ставки, Вячеслав Михайлович, для середняка — одно, а повышение ставки для кулака — другое… Когда аграрная страна ввозит хлеб, а вывозит продукты промышленности, ясно, что эта стоящая дыбом экономика может поставить дыбом и классы[664].

Сталин говорил, как о само собой разумеющемся, об отмене чрезвычайных мер. Однако из-за невозможности осуществить индустриализацию за счет ограбления колоний, побежденных стран или займов извне существуют «ножницы цен». «Это есть нечто вроде “дани”, нечто вроде сверх налога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии». А «по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться»[665].

Безусловно, и теория «дани», и концепция обострения классовой борьбы были для бухаринцев неприемлемы. Но они не отважились выступить против Сталина — решили отыграться на Молотове. Тот, в отличие от генсека, 10 июля нанес правым ряд чувствительных уколов. Он соглашался, что ответ «должен стоять в решительной ликвидации чрезвычайных мер в деревне и притом ликвидации немедленной». Основа для следующей кампании — «повышение заготовительных цен на хлеб». При этом увеличение оптовых цен неизбежно отразится на повышении цен розничных, «придется кушать не белый, а серый хлеб». Затем Молотов перешел к «ошибочным мнениям и извращениям партийной линии», которые толкали бы к «прямой сдаче на милость кулаку». В этом контексте досталось Осинскому за теорию «размычки между городом и деревней», Угланову — за «ставку на увеличение роли частника». Но наибольшее беспокойство правых вызвал жесткий выпад Молотова против Астрова за статьи в «Правде», где «однобоко говорилось о чрезвычайных мерах и о поддержке индивидуального крестьянского хозяйства»[666]. Всем было известно, что Астров — alter ego Бухарина.

Томский обвинил Молотова в вынесении на пленум сора из избы Политбюро и прошелся и по всему спектру его ошибок (имея в виду, естественно, и генсека):

— Я боюсь вот чего — все мы за нэп, но немножко веет от некоторых речей таким душком: хорошо, если бы этот нэп был, но без